Чужие донаты, поездка в Украину и показания сестры. Что можно узнать из последнего слова Надин Гейслер о деле, по которому ей дали 22 года

Ваша честь, я считаю, что все 14 томов моего уголовного дела состоят из лжи, теорий и предположений ФСБ. При рассмотрении дела по существу выходит, что никаких доказательств моей вины нет. А как здесь неоднократно было озвучено, слухи, догадки и предположения не являются доказательством. Принадлежность аккаунта не доказана, не установлено даже IP устройства. Переводы делались иностранной гражданкой лично со своего устройства и мобильного банка, к которым я не имела доступа, о чем она говорила не скрывая.

Я неоднократно слышала, чтобы людей судили за денежные переводы, даже если это было по незнанию, кому или на что предназначались деньги. Но я и разу не слышала, чтобы осудили человека, который не делал этих переводов и даже не мог осуществить это, возможно.

Более того, наш последний свидетель предельно ясно объяснил, что эти переводы — их личные с Ириной по предварительной договоренности, к которым я не имела отношения. Выходит, что бронежилет теории ФСБ не выдерживает обстрела реальностью.

Если мы рассматриваем дело по существу, то какое отношение к этому имеет мой цвет волос или одежды в разные периоды моей жизни? Новости по РЕН ТВ — на синем фоне желтой строкой. На фасадах следственного изолятора, где я содержусь, ярко-синие таблички с ярко-желтой надписью «Казенное учреждение» или «Стоянка», я сегодня видела. Но они никого не смущают, не пугают, лишь теорию не дискредитируют. В конце концов флаг страны, в которой я родилась, голубой с желтым. Так все-таки покой не дает цвет или я?

Почему сторона обвинения так пристрастно заостряет внимание на том, что я могу говорить, употребляя слова на украинском языке, как будто это является какой-то уликой? Или же украинский язык потенциально угрожает конституционному строю и безопасности Российской Федерации, в чем меня обвиняют с 1 февраля 2024 года? Это полнейший абсурд.

Ведь согласно Конституции все той же Российской Федерации, я могу говорить абсолютно на любом языке. Нельзя выступать за защиту русского языка на территории Украины и при этом выставлять украинский язык на территории России чуть ли не в качестве доказательства вины.

В показаниях Василия сторона обвинения заостряет внимание дважды на том, что я помогла 11-летнему мальчику вернуться в Украину к матери, которая когда-то была в рядах ВСУ. Но не на том, что ребенок наконец-то воссоединился с матерью, которую не видел с самого начала вооруженного конфликта.

Я же заострю внимание на том, что, когда вопрос ставится именно под таким углом, мы уничтожаем саму мораль и институт семьи. Ибо мать и дитя — это святое, неприкосновенное и не должно иметь политический окрас. Когда уполномоченная по правам ребенка Мария Львова-Белова дает интервью о том, что при ее содействии Веронику Власову вернули домой в Украину к матери, несмотря на то, что ее мать также является военнослужащей в Украине, в этом никто не видит проукраинскую позицию. Когда это делаю я — причем не за месяц, а всего за неделю — моя добродетель закладывается в тома уголовного дела.

Я задаюсь вопросом, а в чем разница? Почему же меня не благодарят за помощь? Ведь это сделано не руками государства, а моими, при помощи таких же неравнодушных людей, как и я. Появляется ощущение, что я живу в каком-то антимире, где каждое мое слово и деяние искажается в любом зеркале.

Вопрос со стороны обвинения: «Благодарили ли меня когда-либо украинцы за оказанную им помощь? Делали ли они это публично?» — почему-то был адресован моей маме, а не мне. Но никто не ответит лучше меня на этот вопрос. Благодарили ли? С самого первого раза, когда я не оставила людей ночевать на улице, с 7 до 8 марта 2022 года.

Самые первые консервы и буханки хлеба. Благодарили по аудио и в видеозвонках, в сообщениях, в комментариях к моей социальной странице и группе, в моих публикациях и сторис. Благодарили лично за спасение своей жизни, за то, что ребенок одет, накормлен или получил лекарство. За то, что ребенок попросту нашелся на территории России и вернулся к матери.

Меня даже благодарили за то, что похоронила дочь по-человечески, а не оставила лежать ее труп в морге. Благодарили за то, что успели увидеть дедушку живым. И даже рассказали, что в последние дни своей жизни он попросил принести ему в больницу консервы из дома, которые я привезла ему в гуманитарную помощь. Со словами «Консервы найдите, [они] самые вкусные». Этот человек помнил обо мне и моих поступках даже на одре смерти.

Благодарили меня и за то, что успели увидеть живым отца, который, будучи онкобольным, не остался в зоне боевых действий без жизненно необходимого, дорогостоящего препарата. Он получал его как гуманитарную помощь от меня. И почти каждую неделю мной были отгрузки медицинских препаратов адресно на дом жителям Изюма. Почти на 800 человек в неделю — это не считая ЦРБ Изюма и ж/д-поликлиники Изюма.

Благодарили меня за оплату жизненно необходимых операций на территории России, которые никто не собирался им делать бесплатно как лицам, пострадавшим от вооруженного конфликта. Меня благодарили главврачи больниц, которые я снабжала медикаментами. Хотя, полагаю, эта задача должна была лежать никак не на плечах неравнодушных россиян, которые просто по доброте душевной выполнили работу государства и еще и профинансировали ее.

Я, безусловно, всю свою деятельность говорю об этом открыто и публично, не скрывая ничего и не тая, нравится это кому-то или нет. Не менее важно, что все эти люди благодарили меня открыто тоже. Их совершенно не волновало мое гражданство, место рождения, национальность или на каком языке я говорю. В этом и есть наш общий прочеловеческие взгляды.

Хотя из всех предложенных взглядов здесь такого варианта не было, но у меня будет свой. Вопрос моих взглядов и позиции так часто поднимался при допросе и знакомых, и незнакомых мне людей. Я решила сама на него ответить, [хоть] меня никто и не спросил. Ничье благо или какие-то высшие цели не могут быть достигнуты или оправданы ценой человеческих жертв. Когда отрицают право одного человека, то попирают право всех людей, а общество из бесправных существ обречено на гибель. Лично я ни при каких обстоятельствах гибнуть не собираюсь, а посему заострю внимание на показаниях свидетелей стороны обвинения. Показаниях, которые сыпятся при первом же вопросе, сильнее, чем минеральная пудра для лица бренда Make Up Forever.

Например, Владислав у нас заявляет, что сам лично видел публикации в моем инстаграме, где оказывается помощь людям, пострадавшим от затопления на территории Украины и подконтрольной Украине. Но при этом у него возникает ступор от незнания, что населенный пункт Алешки Херсонской области был под контролем вооруженных сил Российской Федерации.

Мне сложно также поверить и в то, что показания моей сестры Егоровой Елены воспринимаются всерьез. Как минимум потому, что еще до моего ареста и уже после него она заявляла, что в 2023 году я жила в Харькове и даже нашла там работу. Это есть и в ее показаниях, и в записи ее личного телефонного разговора с ее же матерью. Правда, сейчас на суде в сопровождении санитара из психоневрологического диспансера она говорит, что это «же бред какой-то, не могла я такого сказать».

С ее слов, у меня была переписка с самим [президентом Украины Владимиром] Зеленским, чем были крайне заинтересованы сотрудники контрразведки и в день моего ареста, и еще не один месяц после. Но сейчас она говорит, что это было шуточное сочинение с целью изучения украинского языка и грамотного письма. Она также говорит, что я внезапно пропала, исчезла безосновательно, но при этом меня даже никто не искал, не позвонили даже маме. В одних показаниях она говорит, что всего лишь пару раз зашла на тот самый аккаунт, а в других — и вовсе: «Сама бы так подсказала, какие реквизиты разместить». О какой достоверности показаний тут вообще может идти речь?

А в засекреченных свидетелях я и вовсе разочаровалась. Ну, зато мы все от души посмеялись. Мне говорить правду легко и приятно. Я ждала этого момента. А им врать тяжело. Особенно потому, что они попросту не понимают, о чем говорят. И по незнанию в ответах на вопросы выдают информацию, известную только ФСБ.

«Бывшая волонтерка армии красоток» — это у нас засекреченный свидетель — начинает показания с того, что мой личный аккаунт nadin_skillz был переименован в ua_help_nadin. И она тому свидетель, ведь по ее же словам с того момента, а именно ноября 2022 года, она не только смотрела мои публикации, но и делала их скриншоты, которые впоследствии были переданы следователю ФСБ.

Но в конце показания она все-таки вспоминает столь плохо заученный текст и выдает новую версию. Аккаунт ua_help_nadin был создан летом 2023 года с нуля. И она это видела своими глазами. Так как я на своей личной странице nadin_skillz, далее переименованную в nadin_geisler, разместила ссылку на аккаунт ua_help_nadin открыто для всех. Но почему-то никто из нескольких тысяч подписчиков этого не видел. Нет тому доказательства ни среди публикаций, ни среди сторис.

Не менее удивительным является и то, что наш засекреченный свидетель знает то, что знает только ФСБ. А именно все мои передвижения между странами. И, собственно, то, какие это страны были. И даже марку и модель телефона, который мне дали в Грузии. Вот только если изучить все мои публикации и сторис, то любому человеку станет понятно, что я никогда не афишировала страну, в которой нахожусь. Тем более страны на маршрутах. К экстрасенсорным способностям я также отнесу и то, что она знает о модели телефона, а не просто о марке. Я снова задаюсь вопросом, а для кого этот цирк?

Показания засекреченного свидетеля в СИЗО не менее прекрасны. Шедевры выдаются с самого начала. То мы познакомились в СИЗО, то не в СИЗО. А уже в третий раз, когда я задала вопрос с целью подчеркнуть эти разногласия, нам дается отвод, отказывается отвечать! Видимо не знает, как ответить так, чтобы было более менее понятно правдоподобно.

Она с уверенностью заявляет, что я помогала украинской армии с начала СВО. Но потом, видимо, уже позабыв о своих словах, [заявляет, что я] помогала украинской армии с конца 2022 года. Так все же?

Кульминацию показаний я записала дословно. «Вела прямую трансляцию с территории, подконтрольной Украины, а именно из Лимана, и закодированным способом координировала работу дронов». То есть, я вела прямую трансляцию с Украины. И опять-таки, ни один человек на планете ее не увидел.

Нет ни одного доказательства. Более того, я координировала дроны. Логично предположить, что для координации БПЛА необходимо сообщать оператору координаты или ориентиры на местности, ведь обзор с воздуха значительно отличается, нежели с земли.

Кроме того, обычно люди, занимающиеся этим, надевают форму цвета хаки, всякие костюмчики, ведь не допуская идеи, чтобы их никто не распознал. Я же как будто с самого младенчества воспитывалась спецназом, делала это открыто и онлайн, сверхзакодированным способом.

Я человек невоенный. Может быть, слишком глупа, чтобы увидеть здесь логику, но слишком умна, чтобы отрицать ее. Стороне обвинения совершенно не стыдно подшивать к материалам дел документы, якобы подтверждающие мое нахождение на территории Украины в 2023 году. Просто одним своим существованием.

Допустить, что это правда — значит допустить, что я могла телепортироваться из одной страны в другую, проскочив третью, и проделать весь этот путь обратно, направляясь уже в четвертую страну. Без единого штампа в паспорте. Получается, тут заговор на самом высшем уровне между спецслужбами: Грузия, Турция, Молдова и Украина.

И, кстати, речь идет о том самом паспорте, который есть в материалах дела, и все это время был у ФСБ, хоть они убеждали всех в обратном. И здесь опять-таки ставится вопрос серебром: ну как же мое слово может быть против слова ФСБ? Если они год говорят, что паспорта нет — значит, его нет. А потом он может появиться, и все. Это ФСБ!

Им, я так полагаю, нужна была фора в год, чтобы более правдоподобно сфабриковать материалы дела. Сюжетных дыр и в материалах дела, и в показаниях свидетелей так много, что они вполне могли бы послужить маскировочной сектой на поле боя.

Сторона обвинения как будто прослушала дачу показаний волонтеров в суде, где все, за исключением засекреченного волонтера, подтверждают: я сама лично даже давала свой телефон лично в руки волонтеров, чтобы они могли выставить пост или поотвечать на звонки или сообщения. И это же было на глазах у всех, эти показания.

Каждый раз свидетели спрашивали о моей гуманитарной деятельности, но я до сих пор не имела возможности рассказать о ней в полной мере. В зоне боевых действий люди получали от меня помощь в виде месячного набора продуктов, медикаментов, средств гигиены и бытовой химии.

Месячный набор на человека, и представлял он собой строительный мешок объемом 50 литров, и каждый месяц у меня были отгрузки по каждому населенному пункту. И это были почти все населенные пункты, которые были под контролем вооруженных сил Российской Федерации. Везде, где я могу оказаться, я приложу все усилия, чтобы оказаться и помочь этим людям.

Помимо прямой помощи людям, также привозились медикаменты в больницы, в которых не то что не было кровоостанавливающих препаратов, но даже физраствора. Разумеется, помощь оказалась и животным, я с этого начала: домашним, бездомным, питомникам и приютам. Закупались корма, крупы, ветпрепараты, клетки-переноски, даже чтобы люди могли выехать со своими питомцами.

Я просто в один момент представила, как мне выжить, если бы я сейчас оказалась, ну, допустим, где-нибудь в глуши в помещении: у меня нет света, у меня, возможно, нет воды, у меня пустая вся аптечка, у меня нет ни крошки в холодильнике, в шкафу, нигде. И у меня животные, возможно, у меня даже дети. Что мне нужно? Я подумала об этих людях так, как о своих родных. И я уверена, что думать о них должны были другие, у кого есть средства их содержать, кто в ответе за все это.

Оказывалась помощь беженцам на территории Белгорода в зависимости от состава семьи, их мобильности и состояния здоровья. Мы снимали для них жилье, обеспечивали необходимым для жизни: надувными матрасами, постельными принадлежностями, посудой, одеждой и обувью, продуктами, бытовой химией, средствами гигиены, медикаментами и средствами медицинской реабилитации.

Оплачивали операции, консультации врачей и выезд медсестер на дом. Больных и раненых навещали в больнице и привозили все необходимое. Помощь беженцам в большинстве случаев доставлялась нам, но также приходили люди к нам на склад. Причем началось с того, что их ко мне отправляли из белгородского Красного Креста, у которого есть финансирование государства, у меня же нет ничего. Отгружалась гуманитарная помощь им даже в ПВР «Вираж», где размещались беженцы. Просто потому что ее там не хватало.

Получается, что на территории боевых действий я пытаюсь сделать все, что нужно человеку для того, чтобы выжить. У него есть еда на месяц, не пакетик, мешок. Он ни один день не должен просидеть без хотя бы кусочка мяса. У него есть крупы, у него есть медикаменты, обезболивающие, жаропонижающие, противовирусные, противовоспалительные, есть все для перевязки — помимо того, что привозилось людям на год и также все необходимое по каждому запросу.

В больницы я привозила <нрзб> для экстренной помощи при ранениях. Кто еще подумал так об этих людях? Вот положа руку на сердце?

Оплачивались также услуги перевозчиков для эвакуации людей, и покупались билеты для дальнейшего маршрута, так как у многих имелись родственники из других городов России или стран. В Белграде и по маршруту оплачивали ночлег в хостеле и питание. То есть человек получает помощь там, ему помогают эвакуироваться, ему помогают жить в Белгороде и на территории России полностью.

Вот как если бы стоял передо мной голый человек без документов, без ничего, и мы помогаем восстановить ему документы, подтвердить его личность, даже организовывали так, чтобы на дом к нему приезжали и восстанавливали. Мы его одевали, обували, кормили, лечили, если была необходимость, или мы не могли сделать этого сами по какой-то причине, мы помогали ему соединиться с его родственниками — и на территории России и за пределами. И оплачивали, и организовывали сопровождение и инвалидов, и лежачих — всех.

К сожалению, в перечень оказываемой нами помощи также входили оплата и организация похорон. За все время своей деятельности я старалась сделать так, чтобы человек, лишившийся буквально всего, и даже документов, оказался в человеческих условиях, знал и чувствовал, что он не один, что его жизнь ценна и важна, и за его право на жизнь будут бороться.

Мое желание помогать вызвано ценностью этих людей и их жизни, и того факта, что они страдают незаслуженно. Есть мой собственный моральный кодекс, по которому я живу, есть свод заходов, охраняющих саму жизнь и человека, и животного, и даже растений. И я не перестану говорить правду из-за угроз, коих было за все эти три с половиной года очень много.

Если за это меня хотят подвергнуть наказанию, то какова сущность тех, кто хочет меня наказать? Да мало того, предать в процедуре видимость законности. На протяжении всего следствия меня склоняли принять из себя незаслуженную вину. Меня шантажировали не преступлением, а добродетелью. Мне обещали, что я сгнию в стенах системы, что я пойду по стопам Алексея Навального, намекая на мое здоровье, что я никогда не рожу.

Но даже если меня осудят, если я и закончу свою жизнь в стенах колонии, то не умру бездетной, как этого хотели некоторые. Я сама наградила себя правом считаться многодетной матерью. Матерью всех детей, которым удалось помочь. И никакое наказание никогда не затмит радость и осознание того, что все они живы и в безопасности.

Можно сфабриковать материалы дела. Можно запугать и создать свидетелей. Но невозможно уничтожить правду в виде десятков тысяч людей, которым была оказана помощь и миллионов людей тому свидетелей. Я боролась за каждую человеческую жизнь всеми возможными и невозможными способами. Я позволяла себе роскошь в виде личного мнения и его публичного высказывания. Я говорила правду, которую хотели скрыть.

Но я не преступник и не убийца, а на моих руках нет ни капли крови. А мне все равно запросили 27 лет. Так же, как и требовали. Но моя первостепенная цель не быть на свободе, а быть человеком.

Если все-таки меня не оправдают, и если вдруг будет запрашиваемый срок 27 лет, дайте тогда 27 лет и один день. Пусть хоть что-то необычное будет. Побью новый женский рекорд. У меня все. Спасибо, что вы слушали.

При участии Елизаветы Нестеровой

Редактор: Дмитрий Швец